Холл 

Ошеломлена. Наверное, это было самое подходящее слово для её состояния. Как будто по голове с надетым шлемом ударили чем-то большим и железным. Элизабет не ожидала такого от Эдгара. Такой реакции, такого напора. Они шли, шли по темным коридорам. Вернее шел он, а она бежала следом, увлекаемая его сильной рукой. Снова, принуждение. Как много стало принуждения в её жизни. Но она не пыталась вырваться или что-то сказать. Просто послушно бежала, следом, глядя под ноги.
Когда за ними закрылась дверь, и он отпустил её руку, она невольно потерла кисть.
«Останутся синяки», — с грустью и равнодушием подумала Элизабет, поднимая на него глаза, полные слез. А он нисколечко не изменился с момента последней встречи в ту летнюю грозу. Только очень грустный, раздраженный, потерянный. Он заблудился? Потерял себя? Проиграл дело? Что могло тревожить эту глыбу спокойствия и благоразумия. Такой далекий и близкий. Родной и незнакомый. Наверное, в целом мире только Эдгар был тем, кому бы она хотела все рассказать. Чтобы он выслушал, пожалел и прижал к себе, как надежная защита, та постоянная, точка опоры, которая нужна в жизни каждому.
— Эдгар... Вы, — она рухнула на колени и разревелась, как маленькая, закрывая лицо руками. — Мне столько вам нужно рассказать. Столько произошло, плохого, ненужного. В Хастиасе... Она говорила и всхлипывала, глотая слезы. — Меня чуть не убили. Мне так страшно... Где вы были? Где же вы были... так долго, — она стукнула кулаком по полу, на котором сидела. Ну почему-почему, так несправедливо, так обидно, так жаль себя. Невыносимо.
Слезы стекали из глаз, оставляя мокрые следы, капали на платье, на руки, на пол. Кап, кап. Их было так много, этих невыплаканных слез жалости. Она больше не могла говорить, только плакала и задыхалась от этих слез.

Как, должно быть, глупо и нелепо сидеть вот так на полу, у дверей номера шикарной гостиницы, обнявшись, цепляясь за него, как за травинку, связывающую её прошлую и её настоящую. Эдгар что-то говорил, взволнованно, испуганно. А она слышала только шум в ушах и свои неровные всхлипывания.
— Моя... простите... не оставлю... пока я жив, — он целовал её лицо, осушая соленые слезы и качал на руках, окутывая собой и это было важнее всех слов в мире. Все слова терялись в пустоте, кроме одного, последнего и громкого, как удар колокола, как гром, среди ясного неба.
«Любил, всегда», — слова, такие тяжелые и почти настоящие, до которых можно было дотронуться рукой, прозвучали, и остались висеть в воздухе, а сердце испуганно замерло, останавливая время, но потом побежало, разгоняя свой бег, быстрее-быстрее-быстрее. Ей показалось, она смотрит на себя и на Эдгара откуда-то сверху, с потолка, как будто душа покинула тело, чтобы на миг освободиться от бренной оболочки, от горестей, от радостей, от всего, и вернуться, с ощущением всепоглощающего чувства. Элизабет глубоко вздохнула и порывисто выдохнула, хватаясь за ворот его рубашки, словно боясь утонуть. В слезах? В чувствах?
— Глупый, дурной... Я тоже, всегда, всегда... любила. Люблю.
Она часто представляла, что любовь это что-то ненужное и пустое, что она всегда происходит с другими, не с ней. Что её не бывает, и она была придумана, чтобы не было мучительно больно. Или наоборот, чтобы хорошим людям было больно и плохо. Но сегодня... сейчас, она так остро поняла, и осознала, что старательно избегала мыслей об Эдгаре и о её чувствах к нему, не потому, что он не остался тогда с ней, а чтобы глупое сердце не болело и не билось от одного только имени. От одного, мимолетного воспоминания. Захотелось раствориться в нем. Без остатка. Заполнить собой, своими чувствами, яркими образами. Подарить себя всю. Легко и непринужденно. Как невеста. На этом полу, которого касались чьи-то грязные сапоги. Забывая о мире, который грохотал за окнами, продолжая жить своей обычной, размеренной жизнью. Лишь бы он не исчез, не пропал. Не растворился в тяжелом воздухе. Элизабет прильнула к нему всем телом, обхватив широкую спину руками и закрывая глаза. Теперь она не отпустит, теперь не позволит ничему и никому разлучить их.

Отредактировано Элизабет Бэтори (08.09.2011 16:28)

Эмпатия — как проклятие. Когда другие, если не достаточно сдерживаться, читают твои чувства и с радостью поддаются им. Когда ты, как слепой котенок, беззаветно отдаешься чувствам других и стоит немалых усилий оттолкнуть, отвергнуть. Это — проклятие. Это — дар? Сейчас это было, как дар... Эдгар чувствовал, она чувствовала в ответ. Они не смешивались, хотя это было то, о чем Элизабет сейчас мечтала. Раствориться. Но нет. Нет. Она только знала, что он ощущает и ощущала то же самое. Но собственное, свое. Не окрашенное чужими красками и мироощущениями. Это не была река, в которую впадали ручейки, это были реки, впадающие в океан. Они, как реки, неслись, бурными потоками, сметая все на своем пути, долгие 7 лет, чтобы сегодня оказаться здесь...
Эдгар шептал ее имя. А она не узнавала его. Сколько в нем было потаенной любви и нежности. В таком спокойном и рассудительном. Наверное, на первый взгляд? Наверное, любовь, она рушит все перегородки души, которые люди сами себе создают, пытаясь себя оградить от чего-то страшного... неведомого. Чего боятся. Чего ждут.
«Но это же... не тот...» Как смешно, Святая Роза. Ты сыграла с девушкой злую шутку. Тот, кого она не ждала, оказался тем самым, единственным, ради которого она жила. Существовала? Жить она будет теперь.

Эдгар целовал её губы. То, о чем она запрещала себе мечтать. Поцелуи. Такие горькие, соленые, пьянящие. Сначала, не смело, потом, с все возрастающей страстью. Волнующие. Трепетные. Внутри все перевернулось так, будто она превратилась не в вампирессу Элизабет, а какую-то бесформенную массу. Горячо, жарко. Сейчас её положат в горячую воду, чтобы раскалить докрасна. Это страшно. Но это её предназначение. Неведомое, невозможное ещё вчера. Она всецело отдавалась этим поцелуям. Она не знала, что делать. Как отвечать на такую нежность? Поэтому послушно следовала, позволяя себя целовать, несмело жмурясь и чуть приоткрывая губы.
Внезапно, он отпустил её. Зачем? Чтобы снова прогнать?
— Элизабет... Бетти... Вы знаете, сколько мне лет? Я никогда не был женат... И никогда не испытывал желания назвать какую-нибудь из женщин своей женой... Но... Бетти, вы выйдете за меня замуж?
Она распахнула глаза, удивленно вглядываясь в милое лицо.
«Сколько ему лет? А сколько?», она никогда не задумывалась... 100? 200? 300? До бесконечности. Отсюда и до Данцига, сколько лье?.. А сколько лет? Сколько было ему, когда она делала свои первые, несмелые шаги по этому миру? Сколько было её папе, когда Эдгар сказал свое первое слово? А что это было за слово? Все такое ненужное. Но вот замуж... Замуж, это почти, как в клетку. Замуж, это то, чего она боялась с 17 лет... Её, собственная, долго лелеянная преграда в сердце, это совсем не любовь. Любовь, такую искрящуюся и гордую, она впустила легко и безропотно, ещё тогда, зимой. А вот замуж...
— Да, — зажмурившись, прошептала она, заглушая мир за окном, ещё испуганно, неуверенно.
— Да, да, да, да, да... — Элизабет кричала, пока не выдохлась, глядя ему прямо в глаза, прямо в душу. Она боялась. Она мечтала. Она ломала эту, последнюю перегородку в своей душе. Есть время собирать и время разбрасывать камни...

Отредактировано Элизабет Бэтори (10.09.2011 01:06)

— Не бойтесь...
— Я ничего не боюсь... Теперь, с вами, — она успокаивалась в его объятиях, позволяя себе ни о чем больше не думать, кроме ощущения его присутствия, его прикосновений, голоса.
Щекотные поцелуи, волнующие покусывания. Она снова улыбалась. Все будет хорошо. Ей даже было стыдно перед всем остальным миром и рассветом, который неминуемо поднимался за окнами, раскрашивая небо яркими красками. Ей было неловко за свое невольное сегодняшнее счастье. Испуганное, неловкое счастье, все в слезах и порезах. Зато теплое и нежное.
Эдгар перенес её на кровать, укладывая на подушки и мягко целуя в губы.
— Все будет хорошо... Все будет хорошо, Оiseau...
Птичка. Она маленькая беспокойная птичка, которая выпала из гнезда и чуть не разбилась, самодовольно решив, что умеет летать. Но слабые крылья не выдержали, не смогли подстроиться под изменчивые потоки воздуха. И птичка упала, ломая крылья и лапки. Что бы стало с птицей, если бы Эдгар не нашел её? Растоптали, раздавили своими сапогами и туфельками, вечно спешащие и вечно опаздывающие люди и вампиры. Теперь он забинтует эти бесполезные крылья, вылечит, вернет к жизни.
«Где твои крылья, Оiseau? Вы научите меня летать...»
Он вернулся со стаканом воды с кровью. Сел на край кровати, мягко заставляя её это выпить. Элизабет слабо запротестовала, качая головой. Чья это кровь? Край белой рубашки на нем алел, пропитанный густой жидкостью. Она послушно сделала большой глоток. Голова мягко закружилась, и она снова откинулась на подушки. Внутри разлилось тепло. Пьянящее.
Эдгар вложил в её ладонь свое серебряное кольцо. Она, расслабленная и умиротворенная, примерила его поочередно на все пальчики. Оно не подходило... Совсем, вообще. Элизабет счастливо улыбаясь, развязала платок на шее, чтобы снять цепочку белого золота, с символом Святой Розы, которую она вчера купила в какой-то антикварной лавочке. Продела кольцо и снова одела на шею, случайно прикоснувшись к шрамам. Лиза побледнела. Теперь он увидел. Какая она не красивая. Эти уродливые шрамы.
— Теперь вы разлюбите меня? — она испуганно перебралась с мягких подушек к нему на колени, рассыпая по его ногам огненные волосы и глядя снизу вверх, крепко схватившись за теплую ладонь. И ей так невыносимо захотелось все ему рассказать, в мельчайших подробностях. И она затараторила о том, как уехала из ле-Ридо, как танцевала на балу в Хастиасе. Про Реголо, про человеческую девушку и смешную мавку, абсолютно обнаженную, которой Лиз подарила одно из своих платьев. Про глупую Эмбер и комнату с 10-м номером, про Зимний Сад, красивый и пугающий. Как она заблудилась, и Карл Груффид любезно согласился её проводить. И как он проводил её совсем не туда. И темная улица и высокие стены. И как он прижимал её к стене, и как повалил на грязную мостовую, срывая платье. Про его безумные глаза и шипение и нож... Как он кусал её шею, нарочно проводя зубами по коже, чтобы было больнее и заткнул рот платьем, чтобы она не кричала. Лопающаяся кожа на её груди и теплая кровь, стекающая на землю. Как было мерзко и стыдно, как он не был подвержен эмпатии, и как страстно она хотела убить его. А потом был Урфин, поэт из Хурбастана, который спас её и помог и дал свой халат и обработал раны. И после... была не жизнь, а настоящий ад. Элизабет рассказывала и не могла остановиться, пока не высказала все. Стало очень легко. Она не волновалась и не хотела плакать. Просто рассказать, разделить боль. Теперь она не одна. Он защитит. Она вздохнула, прижимая ладонями его руку к своей щеке. Он поймет. Элизабет виновато улыбнулась:
— Поцелуйте меня.

Отредактировано Элизабет Бэтори (12.09.2011 17:11)

— Обещаю... — прошептала она, закрывая глаза и откидывая голову назад. Подставляя тонкую шею под горячие поцелуи. Такие нежные и одновременно страстные, спускающиеся по шее, ниже и ниже. И сильные объятия, заставляющие сердце биться быстрее. Все это вызывало в Элизабет непонятную дрожь по всему телу, начинающуюся в животе и заканчивающуюся на кончиках пальцев, как волны, чтобы начаться снова, с все более возрастающим жаром. Окутывая и отрывая от реальности. Она полностью расслабилась и приоткрыла рот, часто-часто дыша. Никто не вызывал в ней таких чувств. Никогда. Всепоглощающее ощущение любви, которая, казалось, сочится сквозь все тело, заставляя его изгибаться в сладкой истоме. Но... увы. Их всегда прерывали. Всегда. То дождь, то снег, то солнце, то время, то расстояние. Сегодня это был настойчивый стук в дверь.
— Простите... — Эдгар ушел, пересадив девушку с теплых коленей на холодную кровать. А она легла на живот, качая в воздухе ногами, и стала рассматривать колечко, подаренное ей женихом. Подумать только! Эдгар и она...
«Мы, я и он... мы», — она с наслаждением примеряла эти слова на себя. Теперь не просто Элизабет и Эдгар, а они, вместе, навсегда, навеки. Такие громкие слова. Сладостное чувство потихоньку отпускало, замещаемое любопытством. Но Лиз не слышала, кто пришел и о чем они раздраженно разговаривали. Поэтому, когда Эдгар вернулся, виновато улыбаясь и вскрывая загадочный конверт, она поднялась, чтобы заглянуть ему через плечо. Но это не удавалось. Девушка злилась. Что могло произойти, такого важного, сейчас? Но когда он повернулся, нахмурившийся и сосредоточенный, Элизабет по-настоящему испугалась.
— Что там? Что случилось? Дайте... — она подбежала и дернула загадочное письмо на себя. — Отдайте.
Она уже тоже хмурилась, чувствуя его состояние. Поэтому совершенно не думая о приличиях, хотела знать, что его расстроило. Эдгар, поколебавшись, разжал пальцы. Элизабет, вцепившись в белую, хрустящую бумагу, внимательно вчитывалась в смысл послания. И поняв, в чем дело, подняла на Эдгара удивленные глаза, выронив письмо из рук.
— Как? Почему? Августа... В прошлом году мы встречались в Филтоне. Она такая очаровательная, приезжала к свей тетушке... Такая жизнерадостная. Мы играли на рояле, и у неё был маленький щенок.
Элизабет на ощупь присела на кровать. Её шокировала новость о смерти. О такой смерти Августы. Но там были и другие вампиры... много, много и все умирали. Убивали себя, своими же руками. Неужели такое бывает?
— Эдгар... А при чем тут вы?

  Главпочтамт