[Фабричный район] Редакция «Мирабо Манускриптум» (временной скачок в 23 дня)
10 мая 1828 г.
Аллея, пролегающая вдоль парка, была совершенно пуста. Майское утро еще только начинало формироваться, а дворники уже намахались своими колючими метлами, и вокруг было чисто и торжественно, как в государственном банке. Липы и акации слегка подрагивали, роняя на притоптанные дорожки холодную стеклянную росу. Мелкая пичуга, равномерно нанизанная на нити электропроводов, отщелкивала какую-то развеселую дребедень. Робкое и прохладное северо-норданское солнце пряталось в верхушках тысячелетних платанов, однако, добираясь до мусорных баков, стремительно крепчало и отражалось от урн, как от зеркальных поверхностей. И вот уже несколько осмелевших лучей пустились в пляс по аллее, пробежались по бронзовым креплениям фонарей, просветили насквозь красное ухо прикорнувшего на скамеечке забулдыги и прыснули со всей дури в стеклянный купол оранжереи.
— Мамусик, ну еще пять минут, ну пож-ж-жалуйста, — отмахнулся от солнечных ласк забулдыга.
И снова воцарился блаженный покой. Минуты на три.
— Дядь, а дядь, дай папиросу, — потряс пьяницу за плечо соткавшийся из свежего воздуха беспризорник.
Алкаш перевернулся на другой бок, пошевелил вытянутыми кончиками грязных носков и нежно осклабился:
— Ну маму-у-усик, ну еще пять мину-у-у...
— Дядь, а дядь, — вполголоса настаивал беспризорник, запуская ладонь в курточку спящего.
— Какой дядь?! — подскочил и выпрямился на скамье забулдыга. Его заплывшие глаза недоуменно хлопали, а губы судорожно кривились. — Ты зачем меня лапал?! Я т-те ухи оборву, поганец! — пригрозил он мальчишке. — Слышишь?! Ухи оборву! И тупым концом обратно вставлю!
— Че ты сразу бушуешь? — понурился беспризорник, — я только курева хотел стрельнуть, чисто так, по-пацански. Три дня без еды, папаня героически полег под Бругге, мать бросила семеро детей, с горя утопилась. Дай папиросу, не жмоться.
— Папиросу, — передразнил мужик, яростно почесав во всклокоченной голове. — А джина с тоником ты не хочь? С долькой лимона и щепоточкой перца? А бутылочку сельтерской с пузырьками? А счет на восемнадцать нулей в банке Ротшильда? Личный? А? А может, сигару, выращенную на берегах Юма, с ароматом кохфэ и жаркой туземской любви? А серебряную гильотинку, чтобы — ап! — аккуратно отчикнуть кончик?
«Некисло у дядьки язык подвешен», — обалдел беспризорник и побледнел. Значение большинства слов собеседника ему было неизвестно, однако выражение «отчикнуть кончик» почему-то вызывало тревожные ассоциации. Решив не дожидаться серебряной гильотины, беспризорник навострился бежать, но увы — говорливый алкаш оказался проворнее. Он схватил сорванца за шарф, рывком усадил подле себя, стальной рукой обнял за плечи и по-змеиному зашипел ему в конопатую рожицу:
— Ку-уда разогнался! Наша беседа еще не окончена. — Взгляд его упал на добротные шахтерские ботинки мальчишки, явно на два-три размера больше положенного. Пошевелив кончиками грязных носков, мужик деловито продолжил: — Говоришь, по-пацански? Тогда предлагаю бартер. Даю не одну папиросу, а целый модный мельхиоровый портсигар, между прочим, принадлежавший некогда самой мадам де Бюсси, звезде мирового балета, в обмен на твои, — он брезгливо поморщился, — видавшие виды ботинки, которые ты во скудости духа и приступе алчности не постыдился украсть у несчастного работяги, безымянного героя подземных туннелей, лишив его последнего средства к прямоходящему существованию, надругавшись над гордостью нашей держа...
— Помогите! Грабеж средь бела дня! — задергался пацан, заорав во всю мощность легких.
— Цыц! — отвесил ему оплеуху пьянчуга, оглядевшись по сторонам и удовлетворенно сглотнув. — Давай сюда ботинки, раз-два, иначе ухи к чертям оборву! И тупым концом...
— Я усвоил, усво-о-оил, — жалобно и отчаянно застонал беспризорник, — извиняюсь за поведение. Только ты мельхуйоровый подсигар сначала представь.
Гарельд Зойцсман — а это был именно он — лениво пошарился по бокам потрепанной куртки и извлек из потайного кармана небольшой портсигар, покрытый засохшей кровью, патиной и тем, что когда-то было мельхиоровыми узорами.
— Вещь! — покрутил он товар, позволяя солнцу выставить его в наиболее выигрышном свете.
Беспризорник потянулся за блестящей приманкой.
— Цыц! Сначала ботинки, потом портсигар. Законы свободного рынка, сынок. Учись, пока я живой.
— Стараюсь, — томно вздохнул парнишка. И принялся расшнуровывать правый ботинок.
Оранжерея
Отредактировано Гарельд Зойцсман (22.12.2016 20:28)